«Если у вас дома мусор, вы можете бесконечно стоять на коленях, чтобы Бог послал ангелов и они навели вам порядок… Молиться надо, это обязательно, конечно, но есть вещи, которые мы должны делать сами…»
Священник из Бреста рассказал, почему последние недели проводит около СИЗО и в белорусских «цепях солидарности».
Отец Игорь Кондратьев — настоятель греко-католического прихода Святых братьев-апостолов Петра и Андрея в Бресте. За последние пару недель он стал узнаваемой персоной в городе. Тем более там, где увидеть священника мало кто ожидает: например, в женской цепи солидарности, около СИЗО или изолятора временного содержания.
Священнослужитель дал развернутое интервью изданию КП-Беларусь. (Публикуем без сокращений.)
«Я ваш священник!» — так отец Игорь представился, когда во время митинга 16 августа подошёл к микрофону на площади в Бресте, где собралось почти 30 тысяч человек. Тогда он потребовал немедленного освобождения задержанных. К утру следующего дня казённый дом покинули больше 170 человек — большинство из тех, кто получил «сутки» после протестов 9-10 августа.
– Зачем вы тогда сказали: «Пойдёмте к СИЗО?» Многие испугались, что это плохо закончится.
– Тогда я мэра позвал к СИЗО. Я имел в виду, что нужны конкретные действия, чтобы люди были освобождены. Всё-таки Александр Рогачук это сделал: он пошёл в горисполком и начал работать, звонить. И той ночью к 5 утра большая часть тех, кто там сидел, была освобождена. Конечно, я не имел в виду, что нужно идти штурмом на СИЗО, ни в коем случае!
– Последние почти три недели вы провели среди протестующих. О чём говорили с ними?
– Я был в городе с 8 утра. То возле СИЗО, где передачи передают, — там всегда было много людей, то в цепочке солидарности — она начинала выстраиваться с 9 утра. Люди были страшно напуганы, и, когда они видели священника, им становилось легче. Многие высказывали благодарность за то, что видят рядом кого-то из церкви. Те, у кого кто-то был арестован или побит, были в слезах. Их нужно было обнять, поддержать.
Ну, и, конечно, люди были очень сердиты. Приходилось их чуть-чуть успокаивать, чтобы они не рассердились сильнее, чтобы не начался конфликт. Я делал всё, чтобы это не вылилось в провокацию.
– А с милицией пытались разговаривать?
– В первый день пытался подойти. Я видел, как милиция со щитами и палками бежала на людей. Был в ужасе от стыда. Мне хотелось бы видеть государство сильным — но в хорошем смысле. Человек сильный, когда за ним правда, достоинство, дипломатия. Наказывают и запугивают — от бессилия. Я пытался разговаривать с милицией, но никакого ответа не было. Во время одной из акций, когда я разговаривал по телефону, ко мне подлетели эти люди в чёрном. Я замечание сделал: «Не мешайте мне разговаривать!» Смотрю — они уже сжимают палки, у них меняется выражение глаз… Но их кто-то старший остановил и увёл. Мой собеседник говорит: «Уходи оттуда!» Но я задумался: что происходит?
Вот я — священник: в сутане, с крестом. Милиционер мог сказать: «Здравствуйте, у нас тут операция, вас прошу здесь не задерживаться, пожалуйста». Это нормальная, общепринятая форма общения. Мне скоро 62 года, и не очень приятно, когда человек в два раза меня моложе подбегает и говорит: «Иди давай отсюда».
– Ваше присутствие среди протестующих расценили как участие в несанкционированных массовых мероприятиях. За это вынесли прокурорское предупреждение…
– У меня была надежда, что хоть в прокуратуре своё слово воткну. Но нет. Мне показалось, они там растерянные были. Ощущение другой планеты, других ценностей.
Кроме этого, мне ещё и звонят. Последний разговор был такой: ну ладно, я ещё могу выражать свою гражданскую позицию, как все, — но в джинсах и рубашке, чтобы не видели, что я священник. Некоторые чиновники говорили, что никогда мне руки больше не подадут. Просят не выходить к людям. Но как я могу не выйти?
– Вам сейчас страшно? За себя, за приход?
– Конечно, страшно. Я боюсь за себя, за своё имя. За то, что церковь лишат регистрации. Мне поступают странные звонки. Меня называют по имени-отчеству, потом называют имя моего сына. «Ваш сын?» — «Да». — «Ну-ну». И на этом разговор заканчивается, и номер не определён. Младшему сыну во «Вконтакте» приходят сообщения со всей информацией про меня: дом столько-то квадратных метров, прописан там-то. Кто-то показывает, что он хорошо осведомлён обо мне. Угрозами это трудно назвать, но подтекст у этого такой, мол, люди, смотрите, какой богатый священник. Это неприятно.
Я жду, что про меня сделают компромат, чтобы дискредитировать. И, если они это сделают, для меня их авторитет исчезнет на глазах. Это будет знак, что моральный уровень тех, кто создаёт компромат, ниже некуда.
– Вас упрекали, что вы, священник, лезете в политику?
– Очень часто, особенно от чиновников, слышу напоминание, что церковь не должна заниматься политикой…
– Как раз недавно президент об этом сказал. «Церкви и костёлы не для политики» и «не идите на поводу у отщепенцев».
– Именно церковь формировала государства, общественные отношения. Божественные законы стали законами государств. Наша европейская цивилизация основана на иудео-христианских ценностях. Есть впечатление, что те, кто стоит сейчас у власти, убеждены, что именно они — последняя инстанция. «Оценку даст прокурор». А мне кажется, последнее слово должно быть у церкви. Она всё ещё является авторитетом. И моя точка зрения, думаю, для людей важна.
– Что вы скажете о протестах, о жёстких задержаниях?
– Если кто-то считает, что в церкви я должен сказать: «Терпите, так вам и надо, не туда пошли», — то они ошибаются, я так не поступлю. Я на стороне избитых. Если употреблять последний термин, то на стороне отщепенцев. В компании Иисуса были грешники, больные, некрасивые, прокажённые. Сегодняшним языком — это наркоманы, тунеядцы, проститутки, уголовники, отщепенцы… Это моя церковь. Я думаю, что многие на самом деле не такие, но даже если бы и были — всё равно, это моя церковь, это те люди, к которым меня послал Бог. Я с ними.
Я был на похоронах Геннадия Шутова — парня, в которого стреляли. Я его раньше не знал, но, как понял, он был хорошим человеком. Не должно быть такого, чтобы в мирное время в людей стреляли! Человек имеет право на защиту себя, своей жизни, своего здоровья, своего достоинства всеми способами, которые есть в этот момент. Это моё глубокое убеждение.
– Как вы относитесь к лозунгу «Не забудем, не простим»? Всё-таки христианство учит прощать.
– Лозунги, которые выкрикиваются во время шествий и митингов, — это не то, что нужно воспринимать буквально. Так люди выражают эмоции. «Трибунал!», например. У нас же нет никакого трибунала. «Не забудем, не простим» — короткая фраза, которой люди высказывают возмущение, обиду.
У нас очень добрый народ. Наши люди прощают. Иоанн Павел II простил того, кто в него стрелял, — у него это получилось.
Я предполагаю, какие поступки тяжелее простить. Людям не нравится враньё. Лицемерие очень не нравится. Когда тебе врут и лицемерят — тебя унижают, думают, что ты дурак и всё проглотишь.
Каждый грех должен быть чем-то компенсирован, нужно за него извиниться перед теми, перед кем ты согрешил — перед Богом и перед людьми. Если ты обманул большое количество людей, нужно почти что у всех попросить прощения. Хотя технически я не представляю, как это сделать.
– К вам наверняка обращались с вопросом, который волнует и верующих: где Бог, когда мы страдаем, за что нам это?
– Я очень рад, когда люди задают этот вопрос. Потому что они тогда называют Бога последней инстанцией. Он авторитет! Мне это приятно. Я понимаю: хочется сказать, что Бог нас не любит, мы можем на Него обижаться… Но у Бога есть множество инструментов, чтобы нас чему-то научить, даже если мы этого не понимаем.
Не хочется сухого богословия, но… Трудно представить, что сейчас откроется небо и Сам Бог погрозит всем пальцем. Он нам, людям, дал совесть, мозги, оставил нам Библию, законы — всё необходимое для того, чтобы мы сами могли разобраться.
Если у вас дома мусор, вы можете бесконечно стоять на коленях, чтобы Бог послал ангелов и они навели вам порядок… Молиться надо, это обязательно, конечно, но есть вещи, которые мы должны делать сами. Бог оказывает нам такую честь — так серьёзно к нам относится! Доверяет, даже если мы делаем ошибки, но свободу у нас не забирает. А только свободный человек способен любить.
По материалам КП-Беларусь